Директор Арктического и антарктического НИИ Александр Макаров о потеплении, будущем Севморпути и пробах древних льдов.
В проекте «Ъ» и «Тинькофф Бизнеса» «Директора» профессор, доктор географических наук, директор АА НИИ Александр Макаров рассказал Виктору Лошаку, как институт собирается изучать вечную мерзлоту, что происходит в Арктике в результате потепления и почему лагерей полярников на льду больше не будет.
Запись интервью
— Вы в последнее время очень много рассказываете о том, что категорически изменилась работа полярников с появлением станции «Северный полюс». Люди уже не живут на льду?
— В 2013 году мы свернули эту программу, поскольку лед стал не такой мощный, не такой плотный, не подходящий для развертывания научного лагеря. Это было уже небезопасно для полярников. Потому что последнюю экспедицию просто пришлось экстренно эвакуировать.
— А что случилось в 2013 году? Треснула льдина? Почему нужно было экстренно эвакуировать людей?
— Да, лед стал трескаться. Ледяное поле может быть достаточно большое, но когда оно начинает дефрагментироваться, появляются большие трещины, и это не то что там 10 см трещина. Это может быть 5–6 м между льдами, и дальше непредсказуемо этот лед ломается. Домики могут быть утрачены, люди могут оказаться в воде. Это совсем небезопасно. Таким образом, мы пришли к проекту плавучей обсерватории, ледостойкой самодвижущейся платформы. Это специальное судно, и аналогов в мире нет ему.
— Людям комфортнее на таком судне?
— Да, очень комфортно. Все живут в индивидуальных каютах. У нас прекрасный повар сейчас на борту. Это очень важно, капитаны, команда — все взаимодействуют. Плюс мы уделяем внимание безопасности: берем с собой егерей, поскольку мишки зимой приходили.
— Вы очень давно и подробно занимаетесь состоянием льда. Что происходит? Насколько потепление отражается в Арктике, например?
— Льда стало меньше значительно — за последние 40 лет больше чем в два раза.
— В два раза за 40 лет сократилась площадь льда!
— Да, так мы прикидывали. За последние десять лет на 13% уменьшалось примерно.
— Чем это чревато?
— У нас развивается активно Севморпуть. И, конечно, это благоприятно, добавляет условий, то есть лед полегче становится, попроще, и, конечно, новым судам ледового класса будет легче там проходить при поддержке ледоколов, поскольку стоит задача обеспечить круглогодичную навигацию, чего никогда не было. Я хотел еще добавить по поводу льда одну вещь… У нас есть показатель. Он такой интегральный. Это минимальная площадь льда в сентябре. Поскольку сентябрь — самый теплый месяц, мы смотрим минимальную площадь именно в сентябре. Этот показатель показывает, как развивается лед. Безусловно, он стал тоньше. Практически не образуется так называемый многолетний лед. Это когда лед переживает лето и уже на базе этих вот остаточных льдов формируется более толстый, мощный лед. У нас были минимумы льда в 2007 году, в 2012-м, в 2018-м, 2019-м. Все в общем-то соответствовало такой достаточно линейной истории потепления, понижения. Однако последние два года очень сложные в восточносибирских регионах, в море Лаптевых были тяжелые ледовые условия. Появлялся древний лед, лед стал мощнее, и это интересно.
— Недавно премьер-министр рассказал о том, что запущены спутники, которые должны помогать в прогнозе погоды на Севморпути.
— Очень ждем развития российской спутниковой группировки, чтобы опираться на отечественные данные, поскольку могут быть сложности с другими данными спутниковыми. И, конечно, увеличение спутникового покрытия будет способствовать более быстрому, качественному прогнозированию. Здесь важно очень быстро получать снимки, потому что ледовая обстановка может измениться за день, за два. Мы должны получить эти снимки через полчаса-час после того, как они сделаны, чтобы использовать в прогнозах.
— Потепление и прибрежные территории. Есть угроза, что изменится ситуация на прибрежных территориях, то есть вода поднимется?
— Коллеги считали порядка 10 кв. км в год разрушается по побережью у нас.
— То есть уходит в воду?
— Да, размывается.
— Человек причастен к потеплению? И насколько?
— Это достаточно сложный вопрос. Но в Антарктиде на станции «Восток» в центральной части пробурена скважина практически в 3,5 км. Оттуда мы изъяли лед, керн льда, по которому можно восстановить климат прошлого.
На 500–600 тыс. лет назад мы углубились в прошлое…
— Как интересно!
— Да. И в прошлом было теплее, чем сейчас. Были эпизоды теплее, чем сейчас, но важно, что скорости потепления сейчас значительно выше, чем в прошлом. И это плюс-минус совпадает с активизацией развития промышленности, мануфактурного производства. За последние несколько сот лет скорости потепления выросли драматически.
— Вы продолжаете бурение льда, еще на большую глубину уходите? Я где-то читал, что вы собираетесь до миллиона лет дойти.
— В этом году мы уже взяли миллион лет, привезли лед в Петербург. Скважину глубже не пробурить, поскольку мы вскрывали уже озеро в 2012 году. Мы дошли до поверхности озера. Вода из озера поднялась в скважину, мы выбурили этот лед, и у нас так получились пробы замерзшей озерной воды. Сейчас идет проект реконструкции и создания нового зимовочного комплекса на станции «Восток», и это как государственно-частное партнерство.
— Государственно-частное партнерство? Кто-то вкладывает частные инвестиции?
— Да, Леонид Викторович Михельсон огромное участие принял. Его помощь колоссальная, конечно, здесь. Мы должны скоро достроиться, и у нас есть идея продолжать бурение. Мы предполагаем, что примерно в 300 км от станции «Восток» есть место, где может быть лед возрастом до 2 млн лет. По сути, это будет самый древний лед на планете.
— Когда я читал о вашем институте, вот такая фраза встретилась: что одно из самых сенсационных открытий XXI века — это на станции «Восток» озеро Восток. Это озеро, которое было локальным, оно ни с чем не соединено…
— Да. Это примерно 4 км ледника, льда, и под ним огромная линза воды, которую мы называем озеро Восток и в общем-то открыли его совершенно случайно.
— А что-то живое есть?
— Мы этого доподлинно не знаем, но в скважинах наши коллеги-микробиологи обнаружили определенные бактерии, которых еще нигде не встречали. У них такой есть каталог тел бактерий, и этих они видят впервые. О каких-то крупных животных или видов биоты там пока говорить не приходится. Мы не проникали же в озеро.
— Теперь еще такая тема, которая в нашей стране всех, конечно, волнует,— это вечная мерзлота. И я знаю, что вроде бы институт начал этим серьезно заниматься.
— Действительно, в этом году начался процесс создания национальной системы фонового мониторинга многолетних мерзлых пород у нас в стране. Такого в мире еще не было. Все это централизованно. Система, скажем так, самого верхнего уровня, которая будет мониторить состояние мерзлоты не только в Арктике, но и во всей стране. Условно говоря, на Алтае, в Забайкалье, Иркутской области, Якутии мы это тоже должны сделать.
Ситуация мозаичная на самом деле, поскольку потепление идет по-разному.
В Арктике в целом теплеет в 2,0–2,5 раза быстрее, чем на планете, но есть места, где в 3,5–4,0 раза.
Например, на территории Центрального Таймыра. Если взять мерзлоту, просто ее увидеть, потрогать — это вообще скала. Скальная порода, супертвердая. В общем-то никаких возможностей ее разрушить нет, но термическое воздействие просто, конечно, ее превращает в масло.
— Санкции и международное сотрудничество института. Вы ведь все время находитесь в партнерстве, в диалоге с учеными других стран?
— Да, конечно.
— Что происходит сейчас?
— Больной вопрос.
— Для всех больной, вы знаете, когда любого директора спросишь об этом.
— В Артике общение может идти, условно говоря, на уровне экспертов в плане совместных публикаций, каких-то старых данных. Допустим, вместе собрали старые данные и продолжают их вместе публиковать. В Антарктиде проще, поскольку это территория без суверенитета государственного и все регулируется договором об Антарктике. Там, конечно, без взаимовыручки и помощи просто невозможно.
Основное, что мы открыты, хотим продолжать сотрудничество. Как раз мы начали говорить с платформы. Мы видим эту экспедицию международной, потому что нет сомнений, что по-настоящему прорывные результаты должны и могут рождаться только в сотрудничестве, в обмене идеями.
— Я знаю, что вы участвуете в таком проекте, как создание взлетно-посадочных полос. Это же международный проект?
— Нет, мы их сами создаем, у нас есть аэродромы и взлетные полосы в Антарктиде. Их три. Это полоса на станции «Восток». Она принимает небольшие турбовинтовые самолеты, поскольку большой самолет требует огромной протяженности полосу. Еще полоса на побережье на станции «Ново-Лазаревская». Как раз эта полоса используется несколькими странами. Есть международные договоренности и проект об использовании этой полосы, но создали ее мы, мы и оператор.
— Вы ведь собирались строить еще какие-то полосы?
— А мы еще построили в этом году — уже, получается, в прошлом. У нас просто так по привычке год с сентября по лето. Так в голове — полярный год. Мы сделали полосу с нашими партнерами, которые помогают по строительству нового зимовочного комплекса на «Востоке», полосу на станции «Прогресс». Здесь важно понимать, что на «Ново-Лазаревской» это снежно-ледовая полоса — она гораздо более прочная, на «Прогрессе» снежная полоса — пришлось ее слишком сильно уплотнять.
— То есть для легких самолетов?
— Да, но мы ее уплотнили так, что Ил-76 сел. Это впервые вообще в истории, и патриотически мы ее назвали «Зенит». В Арктике тоже есть полосы.
— Вот у вас такая работа, когда люди уходят, как моряки, на полгода. Есть метеостанции, где люди работают автономно.
— Да, конечно.
— А вы людей когда подбираете, проводите психологические тесты? Это ведь очень сложная история — жить так в отрыве от материка, от семьи, от работы. Вы как-то проверяете людей на психологическую устойчивость?
— Стараемся это делать, но если это делать максимально подробно, на высоком уровне — такие идеи есть, это занимает очень много времени. Это нужны специальные люди, которые бы работали не с одним человеком, а с группой, например, которая будет зимовать, потому что это замкнутый коллектив и нужно быть внутри группы. А так мы ведем свою базу полярников, которые участвовали в экспедициях. Там у нас свои есть комментарии, мнения и так далее. Как правило, мы плюс-минус знаем, что ожидать от человека, какие могут быть проблемы, сложности. Практически их никогда не бывает. Но и здоровье, конечно, смотрим.
— То есть у вас приблизительно один и тот же коллектив?
— Нет, конечно, он разный. Был в прошлом году такой случай уникальный, я считаю. Приехала студентка из Москвы из Тимирязевской академии сельского хозяйства и говорит: «Не могу, хочу лед изучать». Мы сразу ее к себе. Поддержали ее, чтобы и с жильем было попроще и так далее. Тут главное, я считаю, быть открытым для всех, и могут быть очень разные ситуации.
— Если бы у вас были неограниченные ресурсы — материальные, финансовые, временные, как в идеале должна быть выстроена эта система вся?
— Ученые всегда хотят большего, но если честно говорить, то я бы обновлял инфраструктуру в Антарктиде, поскольку станции достаточно старые в основном. В планах, конечно, есть…
— То есть в Арктике вы обновили…
— Нет-нет, я сейчас договорю. Например, станция «Мирный», первая. Ее последний ремонт был в середине 1970-х годов. В плане у нас есть это. Надеюсь, что правительство нас поддержит по реконструкции.
Второй момент — это лучшая координация и вовлеченность научных организаций России, наших коллег зарубежных — я надеюсь, это станет возможным — и как раз обмен возможностями инфраструктурными, обмен данными и так далее. Но и в Арктике тоже у нас сейчас получается ситуация какая. У нас есть российский научный центр на Шпицбергене, у нас есть наша ледовая база научная на Северной земле, называется «Мыс Баранова», и обсерватория в Тикси плюс платформа в Центральной Арктике. Такая получается пространственно распределенная сеть. Пространственно распределенная обсерватория по-настоящему, потому что мы стремимся к тому, чтобы везде наблюдения и изучения шли по одной программе. И если у исследователя есть идея, он может ее реализовать сразу во многих точках.
Но чтобы закрыть всю Арктику, нам нужна еще одна обсерватория на востоке в районе Певека или в районе острова Врангеля.
А такая, скажем, мечта, если говорить о мечте — хочется создать, построить новый, современный научно-образовательный полярный центр.
— Для того чтобы готовил кадры?
— Да, для того, чтобы готовил кадры. Для того чтобы ребята туда приходили, смотрели, вовлекались.
— У меня такое ощущение, что, с одной стороны, это очень суровые края, очень суровые, а, с другой стороны, с точки зрения возможного ущерба от человека очень нежные, склонные к повреждению.
— Ну вот на вездеходе проедете по тундре — останется колея. Минимум на 25–30 лет.
— На 25–30 лет?!
— А по колее же сразу начнется эрозия, оттаивание и так далее. Вот настолько.
— Спасибо, Александр Сергеевич, за этот очень, мне кажется, интересный разговор. А если бы у вас было время пойти в экспедицию, вы бы пошли?
— С удовольствием.
— С удовольствием?
— Конечно. Я с 2015 года не был, и иногда очень хочется, но я понимаю, что работа за столом очень много возможностей для полярников создает. И мне надо очень хорошо поработать, чтобы у них все было там хорошо.
Источник – ecoportal.su